[AVA]http://savepic.su/6140461.gif[/AVA]
— Клянусь тебе своим дражайшим ДжиПи, в этом цирке творится какая-то хрень.

Стайлза упорно грызло за бока чувственное ощущение дежавю, когда он, крепко держа за руку Алису, тащил её в расписной шатёр на вечернее представление. Алиса упиралась чуть ли не ногами, — благо, только эмоционально и с ярким словцом, но без рукоприкладства, хотя Стайлз и чувствовал, что ещё пара минут — и она либо упрётся в асфальт каблуками, войдёт в землю по щиколотку и наотрез откажется куда-нибудь идти, либо просто побьёт его чем-нибудь из своего арсенала, а потом бросит умирать в луже собственной крови где-нибудь под кустиком.

На самом деле, Алиса в представлении Стайлза была не такой кровожадной тираншей. Нет, вовсе нет. Лидделл, — новенькая в их выпускном классе, — была очень умной и рассудительной барышней, в чём крайне импонировала Стайлзу, который не любил глупых и заносчивых засранцев, но вовсю потакал красивой и неимоверно справедливой девушке.

Поэтому, когда беда явилась, откуда не ждали, — из чёртового, мать его, цирка! — Стайлз из всех своих друзей в спутники себе выбрал именно Алису.

Совсем недавно, пару дней назад, до Лидии дошли слухи, что в цирковом выступлении числится глотатель огня. Да не простой фокусник, а самый настоящий, волк его дери, глотатель, с повышенной, судя по всему, регенерацией, раз ни разу не обжёг глотку и не умер от ожогов. Стайлза такая новость очень насторожила, и пускать Лидию в цирк он отказался наотрез: опасно же!

Но Лидия была так сильно уверена в том, что этот чёртов глотатель как-то связан с Пэрришем (возможно, даже является с ним одной расы), что Стайлз, поколебавшись, согласился сходить и проверить. Но Лидии строго-настрого велел сидеть дома и ждать звонка, в то время как сам, закупив билеты на представление, героически пошёл упрашивать кого-нибудь (кого-нибудь определённого!) с ним пойти.

Кандидатура Скотта отпала практически сразу: Лидия, испытывавшая смутное чувство беспокойства, попросила ничего ему не говорить, пока не выяснятся детали, ибо Маккол, как известно, готов был броситься грудью на любой выпирающий штык, даже если этот штык не представлял ровным счётом никакой опасности.
Лиама отмёл уже сам Стайлз. Причём больше из моральных принципов: возможно, ему казалось, что если мальчик приглашает куда-то мальчика, — то тут попахивает... ну... педиками. Стайлз никогда не был гомофобом, но и педиком себя тоже не считал (хотя ему очень нравилось это слово), поэтому Лидии своё решение объяснил тем, что Лиам молод и горяч, а ещё зелен, как весенняя трава, и что Стайлзу очень не хочется в один момент ощутить, как острые зубы внезапно озверевшего Данбара впиваются в его горло.
Кира, как и Малия, тоже не подходили. За первую Стайлз просто боялся, поскольку был в курсе, что она очень плохо владеет как своей внутренней лисой, так и своей, хм, внешней катаной. Кира и так постоянно огребает! Нет, она определённо останется дома. А Малия... если быть честным, Стайлз её просто боялся. Совсем недавно они расстались, и у Стилински не было ровным счётом никого желания оставаться со своей бывшей девушкой наедине. Он прекрасно знал и помнил, что Малия предложила остаться друзьями, и они ими взаправду остались, но всё же... в общем, было что-то не то. Стайлз не знал, что, но и разбираться не спешил.

Оставалась Алиса. На самом деле, она была самой подходящей кандидатурой из всех, и Стайлз даже обрадовался, что у него наконец-то появится ещё один повод встретиться с ней и просто побыть вместе. Нет, нет и нет: Стайлз вовсе не пытался ухаживать за Алисой (оставь эти глупые шуточки при себе, Скотт! и прекрати подмигивать, похоже больше на нервный тик), просто Лидделл очень нравилась ему, как человек, а знал он о ней всё равно лишь малую толику. А перспектива остаться вдвоём — это самый прекрасный способ узнать друг друга получше! К тому же, где познаётся друг? О, да.

— Ну пожалуйста, Алиса, — ныл Стайлз, то и дело оборачиваясь на хмурую Лиддел, — мы только посмотрим и уйдём. Я тебе слово даю. И клятву на ДжиПи. Это даже круче, чем клятва на крови, я свой джип никому не доверяю, а тут! — уговоры на Алису действовали из рук вон плохо, хотя тот факт, что до цирка оставалось всего пятьдесят метров, уже радовал, — А если что-нибудь случится, то я тебя спасу. Я, правда, биту не взял, потому что с ней нас бы не пропустили, но у меня есть перцовый баллончик, который я стащил из вещдоков в участке, — остановившись, Стайлз отпустил руку Алисы и вытащил упомянутый баллон из кармана, гордо демонстрируя, и сразу же убрал обратно, — ну давай же. Серьёзно, что такого в цирковом выступлении? Чего ты боишься? Все дикие звери там будут выступать за сеткой, огонь у глотателя контролируемый, а гимнасты, думаю, не станут на нас нападать по вполне объективной причине: мы им неинтересны. А ещё это не сборище серийных убийц под видом весёлых актёров. Серьёзно. О-о-о, ну нет, всё! — снова схватив Алису за руку, пока та не успела опомниться и убежать, Стайлз с упёртостью горного барана потащил её на вход.

Изнутри цирк казался даже больше, чем снаружи. Всюду яркие фонари, конфетти, шарики, игрушки, мыльные пузыри, на стенде — два пуделя, с которыми можно сфотографироваться, люди в потрясающих костюмах. Всё такое разноцветное, пёстрое и радостное! Стайлз даже почувствовал себя ребёнком. Ну, то есть, совсем-совсем ребёнком. Он вспомнил, как ему однажды удалось уговорить отца сходить на представление цирка, приехавшего из Аргентины. Всё было хорошо, папе даже понравилось представление, но потом... викунья, с которой Стайлз захотел сфотографироваться, укусила шерифа за воротник, а потом ещё и плюнула ему на рубашку... в общем, с тех пор Адам наотрез отказывался ходить с сыном в цирк.

Стайлз не очень расстраивался, на самом деле.

Среди разномастной толпы он углядел у дальней сцены настоящую ламу — ближайшего родственника викуньи, к слову — и резво потащил Алису через гурьбу народа, ловко лавируя между людьми и не забывая защищать свою спутницу от внезапностей вроде идущего на высоченных ходулях Пьеро.

— Это же ла-ама! — восторженно взвыл он, чуть ли не заглушая музыку из колонок. — Алиса, я тебя умоляю! — Стайлз сунул в руки Лидделл свой айфон и молниеносно оказался около флегматично жующего животного, обнял его за шею и выгнул два пальца в жесте пис, — щёлкни, ну щёлкни, пожалуйста! Я отправлю её отцу, — дождавшись, когда Алиса сдастся и сделает пару кадров, Стайлз просиял, как начищенный медяк, сунул в руки хозяину ламы несколько купюр, выхватил у Алисы телефон и снова потащил её куда-то, набегу отправляя фотографию отцу.

— Вот, вот он, нам нужен этот вход, — весело сообщил он, утягивая Алису в партер, — недешевые билеты, кстати. Я решил, что если мы вдруг ничего не обнаружим сверхъестественного, то хотя бы с удовольствием представление посмотрим. Что скажешь? — и, не дожидаясь ответа Алисы, как и обычно Стайлз заворожённо уткнулся в сцену, разглядывая её жадным взглядом.

[NIC]Scruffy[/NIC][STA]The Clown[/STA]
[AVA]http://savepic.net/7295104.gif[/AVA]
Я был хорошим, добрым… Я любил людей, хотел быть с ним, показывать им фокусы, видеть их смех. Смех – это лучшая музыка, которую не напишет ни один композитор. А детский смех, чистый и непорочный, проникал в глубину души, пробуждая в ней феерию красок. Пробуждал счастье, но чувствовал я его только на сцене.
Реальность жестока к наивным. Я был большим ребёнком, и меня ненавидели. Прогоняли, оскорбляли. Я видел их презрение, и сейчас я к ним чувствую тоже самое. Жалкие создания, так забавно кричащие, когда их начинаешь резать. Вдыхаешь божественный запах крови, и так и хочется попробовать. И смеёшься уже на их страданиями, вырезая им сердце, медленно орудуя скальпелем, лишь бы продлить их страдания. А мольбы о пощаде только ещё больше пробуждают желание избавить мир от ещё одной твари.  А кто я? Я – Бог! Я могу сравнить себя с ним, потому что я владею чужими жизнями, я владею их сердцами.
Слизываю кровь с ещё недавно бьющегося органа и закрываю глаза от удовольствия. Божественно!
Руки в крови, на полу растеклась тёмно-красная лужа, и подступала к ботинкам, но я словно этого не замечал. Я любовался новым трофеем, что держал на ладони, а в кресле распластался труп. Его лицо так и осталось скорченное от боли, будто он всё ещё испытывал её, а в груди зияла дыра. Там, где находился жизненно важный орган больше ничего не было. Почему он не улыбается? Я избавил его от страданий. Он больше ничего не чувствует, и не испытывает боли от потерянной любви. Он должен быть счастлив!
Я рисую ему улыбку кровью. Так смотрится лучше. Теперь я вижу счастливого человека, отправившегося в лучший мир. Интересно, как выглядит рай? Или ад? Он не сможет мне дать ответа, а я должен отправится в свой рай. Маленький, наполненный людьми, новыми сердцами, которые я бережно сохраню. Они могут мне доверить своё сердце, как я доверял когда-то своё, и я отнесусь к ним более бережно, чем они к моему.

Представление должно вот-вот начаться. Я знаю это, но не тороплюсь; моё выступление ещё не скоро. Мамаша сунула мне в руки малыша лет трёх, желая сделать его снимок с клоуном. Симпатичный, милый, невинный, его сердце непорочно, чисто… хотел бы я получить его в свою коллекцию.
Достаю цветные шары и жонглирую одной рукой, другой поддерживая малыша, и слышу его смех и попытку поймать один из шаров. Он ударяет мне по руке и шары катятся, и я опускаю малыша и собираю их, ведя себя неловко, тем самым смеша народ. Они смеются, и я делаю вид, что меня расстраивает их смех, зная, что придёт моё время и тогда я услышу их стоны, мольбы о пощаде, но я не прислушаюсь. И я позволяю им надрывать животы от хохота, допуская всё больше оплошностей, разыгрывая маленькое представление перед толпой. 
Спотыкаюсь, падаю и оказываюсь перед тем самым малышом. Протягиваю ему один из шаров, предлагая взять, не произношу ни слова. Он берёт, а я поднимаюсь, отряхиваюсь и ухожу, услышав первые звоночки того, что представление началось.
Прохожу в шатёр, а там уже все готовятся: акробаты, гимнасты, дрессировщики со своими питомцами… Встречаюсь глазами с тигром и смотрю на него несколько секунд. Я не чувствовал страха перед ним. Он в клетке, кружит по ней, уверен, мечтая сделать из меня десерт, а я только усмехаюсь и прохожу дальше.
Слышу восторженные возгласы из зала, и подхожу к занавесу, приоткрывая его. Зал полный, и я не могу сказать, что мне это не нравится. Где-то там моя очередная жертва. Да, не все вернуться сегодня домой. Я хочу пополнить свою коллекцию. Прошла неделя с последнего приобретения, и мне уже не терпится взять в руки новое сердце: ещё горячее, со свежей кровью, только остановившееся.
Один из тех, на кого люди приходят посмотреть, глотатель огня. Уверен, это всего лишь фокус, но он никому не раскрывает своих секретов. Почти ни с кем никогда не разговаривает, одинокий. Мы с ним похожи, но я не могу его посвятить его в свои тайны, и не думаю, что хочу знать его. Разве что вскрыть ему грудную клетку и посмотреть, что у него внутри. Наверное, всё обожжено огнём; неудивительно, если органы давно превратились в пепел.
Я знаю всю программу, поэтому вскоре отхожу от занавеса, сажусь на свободный стул и жду, когда наступит мой выход. Я не пытаюсь вспомнить, что я должен делать, или репетировать, как это делают другие. Сижу, опустив голову, достав один шар, и просто кручу его в руке. Выпал красный, а доставал наугад.
Закончил выступление фокусник. Взволнованный, держит в руках кролика, норовившего сбежать, а мне так и хочется ему помочь, и я роняю шар под ноги фокуснику. Тот не падает, удержав равновесие, но кролик оказывает на полу и бежит, сломя голову, ища укрытие. Фокусник срывается на меня, а я виновато втягиваю голову в плечи, едва не плача. Обхватываю голову руками, будто ожидая удара, но тот махнул рукой, сочтя, что я не стою того, чтобы он распалялся, а я ещё некоторое время сижу и всхлипываю. Грим подпортился, и ко мне подходит симпатичная гримёрша. Эта добрая девушка всегда разговаривала со мной как с ребёнком, и сейчас успокаивала меня. Она мне нравилась, и, наверное, поэтому она всё ещё жива.
Она остаётся со мной до самого моего выхода, а затем я снова смешу народ. Самое сложное, слыша заразительный смех, не рассмеяться самому, но давно научился этому. Я вырос в цирке, на сцене, с детства тренируя себя. Мой отец был тоже клоуном, и всё, что я умею, научил меня он. Нет, не всё, многому я научился уже сам. Ни отца, ни мать уже не в живых. Удивит ли кого-то, если я скажу, что их сердца были первыми в моей коллекции. Почему? Потому что они меня не понимали. Как и каждый из этих людей меня не поймёт.
Представление длится три часа, и я после своего номера ухожу к себе. Мне нужно подправить маску, чтобы никто не увидел моего настоящего лица.
Беру с собой нож, пряча его под одежду, и возвращаюсь в шатёр. Люди уже выходят, собираясь уходить, и мне надо успеть выбрать жертву и увести её. В этом деле спешка лишнее, но я иду быстро, и на очередном повороте почти нос к носу сталкиваюсь с парой подростков, но успеваю отскочить назад, словно испугавшись. Как они прошли за сцену? Их здесь не должно быть! Но с другой стороны….
- Вы кого-то ищете? – спрашиваю и отмечаю, что мой поиск закончился. Я нашёл то, что искал, даже в двойном экземпляре. Сегодня мне повезло! Но мне нужно и дальше разыгрывать спектакль перед ними, пока они полностью не окажутся в моей власти. – Вам нельзя здесь находится, но если вы мне скажите, кто вам нужен, я могу помочь вам. Только тссс, - прикладываю палец к губам и осматриваюсь, - посторонним сюда нельзя.